И в классе сразу стало очень светло. Но это длилось пару секунд, потом опять потемнело. Наши ещё прикалывались, мол, кто-то там развлекается, поджигает какую-то фигню, потом опять начали писать. Всё это длилось меньше минуты, а потом раздался взрыв. Стёкла в окнах разбились и хлынули на парты - было бы очень весело, если бы Евгения не пересадила всех ближе к себе. Мы пару секунд смотрели друг на дружку, зависли, а потом не сговариваясь побежали к дверям. Там народ развернулся и побежал обратно, ибо забыли на парте телефоны, а мой как обычно лежал на парте, в этот раз вместе со студенческим, который я не успела ещё убрать в сумку. Поэтому я уже не возвращалась. Не знаю, зачем я так вцепилась в этот студак, но тем не менее. Мы выбежали в коридор, и вместе со всеми понеслись вниз. Вахтёрши не пустили нас на улицу, поэтому мы сгрудились в вестибюле. Девчонки ревели, обнимались сразу кучками, кто-то из парней отправился в столовую, оценить масштаб бедствия, мол, море по колено и совсем не страшно. А мне вот было страшно. Было страшно потому, что было совершенно непонятно, что происходит. Больше всего мы боялись, что сейчас прилетит ещё одна такая же фигня, но уже на нас. У меня сразу в голове пронеслась мысль о том, что Третья мировая таки началась, и сейчас может кому-то и смешно от наших тогдашних версий, но мне вот нисколечко до сих пор. Маша ткнула в бок Диму, и попросила его молиться, Дима кивнул и потопал фоткать коридор, а мы за ним. Тем временем, навстречу нам из столовой пришли храбрецы и сказали, что там полный трындец. Мы пошли обратно в аудиторию, попутно переговариваясь о том, что мы забыли про Евгению и её нигде не видно. Однако, она быстро нашлась - звонила домой, матери и дочери, что убедиться, что у них всё в порядке. Наши тоже звонили, но бесполезно, поэтому многие начали паниковать, а девчонки опять приготовились реветь. Мне в этом плане повезло больше.
Как выяснилось, окна не все разбиты, но тем не менее. Время от времени кто-нибудь забегал в класс, принося новые версии. Говорили, что на нас упал самолёт: вначале, что на Ленинский, потом, что на Северок. Кто-то сказал, что самолёт рухнул на Алое поле, и все общажные дружно взвыли.
Не помню сколько мы так просидели, но в конце концов нас отпустили домой, что уж теперь. Мы шли толпой, почему-то говоря о том, что так безопасней. Помню, как девчонки кричали, что одни не пойдут, потому что, а вдруг опять. Чем бы им помогла в этом случае держащяяся за руку подружка, я не знаю. Мы ехали на восемьдесят пятой, как кильки в банке. Народ рассказывал друг другу кто больше испугался, я зашла в инет, узрела свежие фотки ЮУрГУ, мне стало плохо, я показала фотки девчонкам, и стало плохо уже всем. Затем я увидела фотографию цинкового, и стало ещё хуже.
Город выглядел потрёпанным, кое-где повылетали окна, причём именно евро-окна. У Нью-Йоркера вышибло все витрины, но я тогда этого не увидела, только через несколько дней.
От остановки мы почти бежали, особенно, когда увидели разбитые окна в соседних с общагой многоэтажкой. Но наше окно было целым, только открылось, и мы до сих пор его нормально закрывать не можем, всё как-то перекашивает. Мы с Дарьей жахнули чай с конфетками, пересмотрели все ролики на ютубе, и все фотографии, которые могли, а потом одна за другой поехали домой, наплевав, что субботние пары ещё не отменили. У Систер почти истерика была, помню.
Билетов на автобус уже не было, поэтому я рванула на вокзал. Добралась, купила, еле залезла в электричку, еле села: столько народа в одном вагоне я ещё никогда не видела. На горизонте стоял какой-то словно смог, вдалеке словно что-то горело, потому что было совсем черно. Народ рассказывал друг другу одно и то же, только в разных версиях. Боялись, того, что должен вроде как упасть ещё один, и вот тогда-то всем точно каюк. Я ночью, уже дома, пару раз выглядывала в окно, мало ли.
Только потом мы поняли, как нам феерически повезло. Ибо цинковому достался только кусочек - и вот что получилось. А если бы это всё упало не в озеро, а на город? На дом, на наш универ, на площадь? До сих пор об этом думаю.
Собственно, наш бедолага ест-тех:
А это уже оклемавшийся и повеселевший народ, и лыжники, которые очень вовремя ушли.
И, да: