Давно уже хотела собрать в кучу все свои "все-все песни об ОТП", и писать по ним хотя бы драбблики. А сегодня ещё и Брат Ёрш своими флэшмобными рассуждениями подтолкнул. Поэтому!
Весь ноябрь я пишу, так называемые, "ноябринки" - маленькие (или как пойдёт) наброски по фразам, выцарапанным из песен и стихов, и которые запали в душу вот прямо сейчас, вот-вот только что. Пишу по одной в день и это, во-первых, позволит мне победить свою прокрастницаю, а, во-вторых, ну хоть что-то у меня в этой жизни будет идти по плану. Да и в целом польза. Я занудная училка во втором поколении, не обращайте внимания.
На всякий случай: мой ОТП на сегодняшний день - менров. Будет очень весело, если на десятый день вылезут лазарцовы. Или если я брошу всё на третий.
Название: #ноябринки
Автор: я
Размер: разный
Категория: пока что слэш
Предупреждения: ООС всё хорошо
Слово автора: см. выше
И да, #проститерадибогаолегевгеньевичиалександрандреевич. Без этого не поплывём.
Наша с ним основная задача – не застуканными быть на месте: явки, пароли, чужие дачи, и дома надо быть в десять.Наша с ним основная задача – не застуканными быть на месте: явки, пароли, чужие дачи, и дома надо быть в десять.*
* * *
Кто-то справа отбивает ритм ладонями по коленям. Кто-то шёпотом сообщает: "Оле-оле-оле-оле...". Кто-то тревожно замер: кто сегодня поставил половину зарплаты на 5:0? Головин разбегается, пинает, и мяч летит-летит… В первую секунду никто даже не понимает, что произошло, а потом вдруг прокатывается осознание: попал! Саня попал! И, значит, мы победили!
Страна в едином порыве подрывается с мест, и они тоже вскакивают, орут, Саша краем глаза видит, как Кристина запрыгивает на Егора, а тот ловит её и кружит по комнате, но это где-то там, на периферии, сам он не хуже Кристины подлетает к Олегу Евгеньевичу за доли секунды, тянется к нему… И отдёргивается.
Чёрт. В глазах Олега Евгеньевича, тоже было потянувшегося к нему, непонимание, но только на доли секунды. Он тут же разворачивается, кому-то говорит что-то, усаживаясь обратно на стул.
Саша отходит в центр комнаты, становится перед самым экраном, где беснуется счастливая толпа. Вокруг него тоже радостные орущие люди.
Саше всё равно.
Первые месяцы Саша чувствовал себя настоящим шпионом, из фильмов. Из голливудских фильмов, конечно же, в СССР бы такого не сняли. Потом приедается, обычные предосторожности превращаются в рутину. В театре – общаться только по рабочим вопросам, в кабинет без надобности не шляться, никаких послаблений для себя не ждать. На мероприятиях – изображать наставника и ученика, профессионально-выучено скалиться в объективы, рука на плече, лишний раз друг на друга не пялиться. После работы – ехать в гостиницу или квартирку из разряда «на сутки», выждав полчаса после его отъезда. После секса – то же самое. Никаких остаться на ночь, никаких разговоров о планах на будущее, никаких «нас» и «мы».
Нужно завести отношения, быть для всех безумно влюблённым? Не вопрос. Ира, она хорошая. Она красивая, она умная, она учится готовить лазанью с грибами, выискивая рецепт в интернете, она смешно морщит нос, если её пощекотать.
Ира, она ни-ка-ка-я.
Саше сейчас уже плевать, он не обращает внимания, он оброс толстой кожей – это подарок от Олега Евгеньевича. Тот свою старую сбросил и отдал ему. Поэтому сейчас Саше плевать.
А тогда он внёсся в кабинет, забыв «второе правило для театра», словно на стену налетел на взгляд Олега Евгеньевича, холодный, чуть раздражённый, и выдохнул. Как бы Олег Евгеньевич на него не злился за такое эффектное появление, он всё равно скажет что делать, он знает что делать. Потому что произошла катастрофа.
— И? — Олег Евгеньевич пробегает глазами статейку и протягивает телефон Саше обратно.
Саша растерялся. И? В статейке – премерзкой, даже составленной как ни попадя – рассказывается о них. О том, что в театр имени Ермоловой его, Сашу, взяли не за талант, и даже не за красивые глаза, а за задницу и глотку. Там, в комментариях, так и написал кто-то: «В глотку берёт глубоко». И словно разложили его, голого совсем, растянули руки-ноги в разные стороны, и смотрят. И думают: а может?..
— Саша, это всего лишь статья в жёлтой газете, которую никто не воспринимает всерьёз.
— Но в комментариях же…
— В комментариях, Саша, пишут люди ущербные, которые по скудомию своему больше ни на что не способны. Не обращай внимания.
— Но там же написано… — Ну как он может быть таким спокойным?
— А на заборе написано «хуй», — внезапно жёстко говорит Олег Евгеньевич. — Вон там, в соседнем дворе, сходи, прогуляйся. Однако не торчит под надписью данный половой орган, и на земле не валяется.
— Всё это – чушь собачья, — говорит Олег Евгеньевич. — У них нет никаких доказательств, только сплетни и домыслы. Это интересно всем, но никого не убедит. Не трать нервы впустую, Саша, такого ещё будет много, уж поверь мне.
Саша верит.
— Мы должны быть осторожны, только и всего. А если ты будешь пытаться всем заткнуть рты, ты только привлечёшь к себе внимание, и твоя карьера будет под угрозой. Ты должен думать о ней.
«И о моей тоже». Это Саша слышит в своей голове, но в способности Олега Евгеньевича передавать мысли на расстоянии он и не сомневался.
— Если хочешь, — говорит вдруг Олег Евгеньевич и чуть наклоняет голову вбок — мы расстанемся. Так будет проще. Они со временем потеряют интерес и утихнут. Если хочешь.
Вот так вот просто. Давай расстанемся. Если хочешь. Как будто выпить кофе предлагает. Хотя Саша, наверное, для Олега Евгеньевича и есть кофе, налитый в одноразовый стаканчик – горячий, обжигающий, но невкусный и скоро кончится.
Саша не хочет. Саша не может представить себя без этих редких, но таких счастливых встреч, когда, перед тем как встать и начать одеваться, Олег Евгеньевич гладит его по волосам, думая, что он спит. Когда иногда смотрит на него, не зная, что Саша видит, смотрит так…
Саша не_хочет.
— Иди, Саш. – Говорит Олег Евгеньевич. — И не обижайся.
— Обижаться – удел горничных,** — Саша скалится и выходит, успевая заметить улыбку на тонких губах.
И только за дверью кабинета вдруг понимает, что сказал Олег Евгеньевич, сам, наверное, не осознавая. «Давай расстанемся».
* Чу-чуть переделанная под ситуацию фраза из песни «Метро» группы "Високосный год"
** Про горничных
*** Да, это зарисовка не по стихотворению Кочеткова, но оно само пришло, и почему бы и нет.
* * *
Кто-то справа отбивает ритм ладонями по коленям. Кто-то шёпотом сообщает: "Оле-оле-оле-оле...". Кто-то тревожно замер: кто сегодня поставил половину зарплаты на 5:0? Головин разбегается, пинает, и мяч летит-летит… В первую секунду никто даже не понимает, что произошло, а потом вдруг прокатывается осознание: попал! Саня попал! И, значит, мы победили!
Страна в едином порыве подрывается с мест, и они тоже вскакивают, орут, Саша краем глаза видит, как Кристина запрыгивает на Егора, а тот ловит её и кружит по комнате, но это где-то там, на периферии, сам он не хуже Кристины подлетает к Олегу Евгеньевичу за доли секунды, тянется к нему… И отдёргивается.
Чёрт. В глазах Олега Евгеньевича, тоже было потянувшегося к нему, непонимание, но только на доли секунды. Он тут же разворачивается, кому-то говорит что-то, усаживаясь обратно на стул.
Саша отходит в центр комнаты, становится перед самым экраном, где беснуется счастливая толпа. Вокруг него тоже радостные орущие люди.
Саше всё равно.
Первые месяцы Саша чувствовал себя настоящим шпионом, из фильмов. Из голливудских фильмов, конечно же, в СССР бы такого не сняли. Потом приедается, обычные предосторожности превращаются в рутину. В театре – общаться только по рабочим вопросам, в кабинет без надобности не шляться, никаких послаблений для себя не ждать. На мероприятиях – изображать наставника и ученика, профессионально-выучено скалиться в объективы, рука на плече, лишний раз друг на друга не пялиться. После работы – ехать в гостиницу или квартирку из разряда «на сутки», выждав полчаса после его отъезда. После секса – то же самое. Никаких остаться на ночь, никаких разговоров о планах на будущее, никаких «нас» и «мы».
Нужно завести отношения, быть для всех безумно влюблённым? Не вопрос. Ира, она хорошая. Она красивая, она умная, она учится готовить лазанью с грибами, выискивая рецепт в интернете, она смешно морщит нос, если её пощекотать.
Ира, она ни-ка-ка-я.
Саше сейчас уже плевать, он не обращает внимания, он оброс толстой кожей – это подарок от Олега Евгеньевича. Тот свою старую сбросил и отдал ему. Поэтому сейчас Саше плевать.
А тогда он внёсся в кабинет, забыв «второе правило для театра», словно на стену налетел на взгляд Олега Евгеньевича, холодный, чуть раздражённый, и выдохнул. Как бы Олег Евгеньевич на него не злился за такое эффектное появление, он всё равно скажет что делать, он знает что делать. Потому что произошла катастрофа.
— И? — Олег Евгеньевич пробегает глазами статейку и протягивает телефон Саше обратно.
Саша растерялся. И? В статейке – премерзкой, даже составленной как ни попадя – рассказывается о них. О том, что в театр имени Ермоловой его, Сашу, взяли не за талант, и даже не за красивые глаза, а за задницу и глотку. Там, в комментариях, так и написал кто-то: «В глотку берёт глубоко». И словно разложили его, голого совсем, растянули руки-ноги в разные стороны, и смотрят. И думают: а может?..
— Саша, это всего лишь статья в жёлтой газете, которую никто не воспринимает всерьёз.
— Но в комментариях же…
— В комментариях, Саша, пишут люди ущербные, которые по скудомию своему больше ни на что не способны. Не обращай внимания.
— Но там же написано… — Ну как он может быть таким спокойным?
— А на заборе написано «хуй», — внезапно жёстко говорит Олег Евгеньевич. — Вон там, в соседнем дворе, сходи, прогуляйся. Однако не торчит под надписью данный половой орган, и на земле не валяется.
— Всё это – чушь собачья, — говорит Олег Евгеньевич. — У них нет никаких доказательств, только сплетни и домыслы. Это интересно всем, но никого не убедит. Не трать нервы впустую, Саша, такого ещё будет много, уж поверь мне.
Саша верит.
— Мы должны быть осторожны, только и всего. А если ты будешь пытаться всем заткнуть рты, ты только привлечёшь к себе внимание, и твоя карьера будет под угрозой. Ты должен думать о ней.
«И о моей тоже». Это Саша слышит в своей голове, но в способности Олега Евгеньевича передавать мысли на расстоянии он и не сомневался.
— Если хочешь, — говорит вдруг Олег Евгеньевич и чуть наклоняет голову вбок — мы расстанемся. Так будет проще. Они со временем потеряют интерес и утихнут. Если хочешь.
Вот так вот просто. Давай расстанемся. Если хочешь. Как будто выпить кофе предлагает. Хотя Саша, наверное, для Олега Евгеньевича и есть кофе, налитый в одноразовый стаканчик – горячий, обжигающий, но невкусный и скоро кончится.
Саша не хочет. Саша не может представить себя без этих редких, но таких счастливых встреч, когда, перед тем как встать и начать одеваться, Олег Евгеньевич гладит его по волосам, думая, что он спит. Когда иногда смотрит на него, не зная, что Саша видит, смотрит так…
Саша не_хочет.
— Иди, Саш. – Говорит Олег Евгеньевич. — И не обижайся.
— Обижаться – удел горничных,** — Саша скалится и выходит, успевая заметить улыбку на тонких губах.
И только за дверью кабинета вдруг понимает, что сказал Олег Евгеньевич, сам, наверное, не осознавая. «Давай расстанемся».
Саша шагает прочь от кабинета, декламирует во весь голос, гулом отдающийся от стен.
— С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь! Всей кровью прорастайте в них! И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг.***
Так было тогда.
___________________________________________________________________________
— С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь! Всей кровью прорастайте в них! И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг.***
Так было тогда.
___________________________________________________________________________
* Чу-чуть переделанная под ситуацию фраза из песни «Метро» группы "Високосный год"
** Про горничных
*** Да, это зарисовка не по стихотворению Кочеткова, но оно само пришло, и почему бы и нет.
2 ноября, 716 слов
...более никто, кроме него, так не называл его по имени....более никто, кроме него, так не называл его по имени.*
* * *
— Саша! — Саша поднимает глаза на худрука театра имени Ермоловой. О чём они вообще думали, когда шли сюда со своей «Божьей коровкой»? Ясно же, что неформат, даже для такого театра. Ещё и батарея эта…
— Саша, останьтесь, пожалуйста. Я хотел бы с вами поговорить.
Так вершатся судьбы.
— Поздравляю, Александр, с премьерой, — Меньшиков улыбается, щёлкают затворы фотокамер, кто-то аплодирует, а в Сашином поле зрения вдруг появляется здоровенный букет. — Это тебе.
Серьёзно? Сам Меньшиков дарит ему цветы? Ну всё, пацан к успеху пришёл, можно уже лечь и умереть счастливым.
— Саш, не хочешь со мной поужинать? Отметим твой дебют, феерический, на мой взгляд.
Пожалуй, умирать пока рановато.
— Сашенька… — тянет Меньшиков в моменты близости. Саша заглядывает ему в глаза и видит там себя. Голого, взъерошенного, какого-то непривычно для себя красивого, и ещё какого-то. Саша пока боится давать этому чему-то определение.
— Сашура, может, лучше закажем что-нибудь?
Кажется, веры в Сашины кулинарные способности у Меньшикова нет. Саша из кухни смеётся. Готовить ему всегда нравилось, себе, правда, наготавливать желания не наблюдалось, а больше было некому. Не Палю же, в самом деле. А вот ему готовить Саша очень любил, какая ещё заказанная еда?
— Александр Андреевич, зайдите ко мне в кабинет! — громко, очень громко. Народ затихает, Антон, едва только Меньшиков отворачивается, вываливает язык и таращит глаза, изображая висельника. Саше сейчас никто не завидует, сам он чувствует стыд и досаду: лажанул, подвёл, ай, молодец! Ни перед кем ещё ему так не хотелось быть лучшим, никого ещё он так не боялся огорчить.
— Александр Андреевич! – тянет весело, игриво даже. — Штирлиц из тебя никакой.
Саша замирает у стола: в одной руке ваза, в другой цветы. Откуда ему было знать, что для этого чёртового букета ваза слишком маленькая? И как он мог предположить, что уехавший пообедать худрук, вдруг явится обратно спустя пять минут за забытым зонтом?
— А я-то думаю, кто мне букеты таскает! Всех уже перебрал: от Галины Борисовны до вахтёрши Зиночки. А тут – как неожиданно! – Саша Петров.
Саша вздыхает и кладёт букет на стол. Чёртова ваза!
— Очень смешно, Олег Евгеньевич.
И снова здравствуйте. Если Меньшиков перебрал уже все вариации Сашиного имени и перешёл на собственно придуманные, то Саша упорно продолжал называть его по имени-отчеству. Если в первое время это даже умиляло, то когда Саша продолжил называть его Олегом Евгеньевичем после их первой близости, тогда да, тогда стало совсем не смешно. И если бы после! Саша умудрялся выстанывать его И.О. даже во время занятий любовью, и Меньшиков, сжимая в объятиях его тонкое, хрупкое даже тело, чувствовал себя педофилом.
У Саши словно стоял барьер. Они вместе вообще-то давно перешагнули через все барьеры: ни уважения к меньшиковским сединам, ни благоговения перед статусом и опытом, было уже не дождаться, дома Саша вполне мог вечером выключить свет и отобрать очки, не слушая возражений. Не то чтобы Меньшикову это не нравилось.
Но вот переступить через последний маленький заборчик с одним единственным именем, Саша никак не мог. Этим он чем-то напоминал Настьку, та первые полгода после свадьбы тоже звала его по имени-отчеству, но она хотя бы отчаянно стеснялась, а вот Саша… просто был Сашей.
Строчки перед глазами почему-то плывут, почему-то в разные стороны. Не обида, а какое-то непонимание, недоумение: как же так, Таня? Почему ты не высказала всё мне в лицо, мы же всегда могли так сделать. Почему ты побежала к журналистом, я правда так тебя обидел? Увольняет из крёстных… Катька-то здесь причём, зачем её впутывать?
Строчки плывут, и комната тоже куда-то плывёт, но это хорошо, жарко, как в бане, возможно, через открытое окно скоро ворвётся свежий ветер, и перед глазами перестанут плясать чёрные мушки и почему-то белое Сашино лицо.
Тот трясёт его за плечи – зачем? Они и так плывут, комнату качает – и что-то кричит, голос его дальше, чем сам Саша.
— Олег! Олег, посмотри на меня! Я скорую вызвал, ты подожди, хорошо? Олеж!
— Гипертонический криз,** — сообщает врач. — Вы же понимаете, что вам необходим постельный режим.
Не вопрос - утверждение.
— Понимает, — мрачно говорит Саша, не давая ему вставить слабое возражение. — Ой как понимает.
Но когда врач уходит, подсаживается ближе к кровати, наклоняется, утыкаясь лицом в плечо, укрытое больничной пижамой.
— Я захожу в комнату, а вы там… В гроб краше кладут. Я так испугался.
Может, ему тогда показалось?..
Олегом Евгеньевичем его называют лет с тридцати. С уважением и издёвкой, снисходительно и подобострастно, шутливо и откровенно побаиваясь. Так, как у Саши, ласково, нежно, с чем-то, чему Меньшиков пока боится давать определение, не получалось ни у кого.
Шут с ним, Сашей, Сашенькой, Сашурой, пусть называет.
___________________________________________________________________________
* песня "Лучшая песня о любви" группы "Високосный год"
** да, я похерила таймлайн и мне не стыдно. Мне вообще может быть уже от чего-то стыдно?
3 ноября, 900 слов
Я и твой кот греем твою кровать. Без нас не уснуть, от нас не сбежать.
Я и твой кот греем твою кровать. Без нас не уснуть, от нас не сбежать.*
* * *
— Кэп пришёл, — сообщает Колесников. — Злой – как чёрт. В фойе кресло стоит, в углу, ну, вы знаете. Так он говорит, не так стоит, по-другому было. И ещё что-то… Спаси Ктулху, к нам бы не занес…
Дверь хлопает.
— …ло, — печально заканчивает Антон.
Худрук к ним на репетиции давно уже не ходит, да и зачем? Корабль плывёт, контора пишет, и всё это прекрасно функционирует и без его присутствия. И принесла же нелёгкая.
— Хай, народ, — вялое махание лапками со сцены. — А чего остановились? Вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, продолжайте, я тут посижу тихонечко…
— Как мышенька, — шепчет Колесников, и Саша думает, что твиттер на него плохо влияет.
— …посмотрю.
И в самом деле усаживается в первый ряд, вытягивает ноги, перекрещивает в лодыжках – они голые, Саша залипает взглядом, а в себя приходит от тычка острым локтем под рёбра.
Саша лажает страшно, забывает сотни раз вслух проговорённые фразы, запинается, пытается как-то исправить ситуацию, но нервничает и еле как дотягивает до конца репетиции.
Худрук встаёт, с явным удовольствием потягивается, и смотрит на Сашу в упор.
— Петров, ко мне в кабинет.
— Погиб поэт! – невольник чести…
— Колесников!
— Молчу-молчу!
На лицах основной труппы написано явное беспокойство за Сашину жопу. А зря, в ближайшее время ничего ей не светит. И знать бы ещё, только ли в ближайшее.
— Петров, прежде всего мы – актёры. Мы должны оставлять личную жизнь за стенами театра, и ничто не должно мешать…
Саша перебивает:
— С чего вы взяли, что у меня какие-то проблемы с этим? У меня всё отлично с личной жизнью. Вчера, например, наконец, съехались с любимым человеком.
И ничего не произошло. Не прогремел гром, не ударила в их балкон молния, не пошли на Спасской башне стрелки часов в обратную сторону, не прокричал никто с берёзы у окна: «Чиииз!» Даже обидно.
Они сидели на диване, за окном темнело, но свет не включали, пытаясь как-то осознать свой новый… статус?
В квартире холодно, отопительный сезон ещё не начался, и Олег, подвигав бровями, изрёк:
— Я согрею тебя своей любовью!
И захохотал, запрокинув голову. Саше нравилось смотреть, как он смеётся. Не только это, конечно.
— А потом он выгнал меня спать на диван.
— Я выгнал не тебя!
— Я не мог его оставить!
Худрук потёр переносицу и поднял на Сашу глаза в красных прожилках. Тоже, значит, не выспался.
— Саша, ты убедил меня в том, что тебе необходимо взять с собой это чудовище. И я согласился. А он что сделал? Он расцарапал когтями мои любимые туфли!
Пока Саша вёз в их квартиру переноску с Гришей, Олег любовно расставлял в гардеробной свою обувь. Все семьдесят пар, «не считая зимней, и той, что я ношу редко». О том, что у них есть гардеробная, Саша узнал только когда в ней поздним вечером обнаружились поцарапанные туфли, радостный Гриша, и Олег, воплощающий собой скорбь в чистом виде. У него было три пары одинаковой обуви, но именно эта, поцарапанная, конечно же была любимой.
— Он скинул с моего стола бумаги! Он закатил под батарею ручку! Ручку, Саша! Ты знаешь, кто мне её подарил?
Доставать бесценный презент пришлось Саше. Судя по тому, как нетерпеливо мяли его торчащую из-под стола задницу руки в перстнях, потеря ручки была не такой уж значительной.
— Ты запустил его в нашу спальню!
А вот это был действительно фейл, тут Саша не мог не согласиться. Растворившийся в наслаждении, уже почти на самой грани, он чуть было не поймал вместо оргазма инфаркт, когда Олег, покусывающий мочку его уха, не переставая двигаться, вдруг дико закричал в это самое ухо. Мысль «пиздец блядь пиздец дотрахались окей гугл кричат ли люди когда их разбивает инсульт» оказалась, слава Богу, далека от реальности. Просто дверь была открыта, просто Гришу чрезвычайно заинтересовало действо, происходившее на кровати, просто спина Олега показалась ему неплохим спальным местом.
Двигающимся спальным местом, но если как следует вцепиться когтями…
— А сегодня я нашёл на обеденном столе клочок шерсти! Ты что, позволяешь ему спать на столе? Учти, Сашура…
От возмущения и обиды Саша целых двадцать секунд не мог подобрать слова, потом, наконец, выдал:
— Побойтесь Бога, ОлегЕвгенич, он же лысый!
— Шерсть была. — Отчеканил Меньшиков. — Саш, с этим надо что-то делать.
«Либо кот, либо…»
— Покупай когтеточку, закрывай на ночь дверь спальни, купи ему косточку.
«…чего?»
— Косточку?
— Ручка была погрызена.
И отвернулся к своим бумажкам. Разговор, видимо, был окончен. Саша аккуратно прикрыл за собой дверь кабинета и стукнулся лбом о стену.
— Выебал? — сочувственно спросил Антон.
— Без смазки.
Домой Саша приехал чуть позже, чем обычно. Ездил за когтеточкой, косточкой, новой лежанкой, получил в нагрузку номер телефона прекрасной девушки Марины, узнавшей его даже в капюшоне, чёрных очках и синяках под глазами размером с Большой каньон.
Квартира встретила темнотой и тишиной. В мусорном ведре на кухне обнаружились земля и черепки горшка. Саша похолодел, узнав в поломанных листьях, некогда бывших растением, любимый фикус Олега.
Подозрительная тишина, отсутствие смсок от Олега, не выбежавший его встречать Гриша сложились в одну картину. Саша шагнул к единственному светлому пятну - полоске света из-под двери спальни, рванул дверь на себя и замер.
Олег лежал поверх покрывала, укутав в полы халата спящего на его груди Гришу. Саша привалился к косяку, не зная, куда смотреть в первую очередь: на руку в перстнях, почёсывающую Гришу за ухом или на голые лодыжки.
Олег поднял на него глаза.
— Я буду жаловаться.
— Что?
— У нас всё ещё нет отопления. Ребёнок мёрзнет!
Кажется, сегодня Гриша оставался спать с ними. Кажется, сегодня Сашиной заднице точно ничего не перепадёт. Не то чтобы Саша был так уж против: лежать, уткнувшись замёрзшим носом Олегу в шею и не думать ни о чём, тоже прекрасно. Олег бормочет что-то об окруживших его котах и лисах.
Твиттер плохо влияет и на него.
___________________________________________________________________________
* песня "Я и твой кот" группы "Свидание"
4 ноября, 2535 слов
Мальчики и девочки забивают стрелочки. Обещает радио: "Пятница, ура!"Лирическое отступление:
Мальчики и девочки забивают стрелочки.
Обещает радио: "Пятница, ура!"
Беленькие ленточки проникают в клеточки,
Каждый раз уверены, что любовь пришла.
А после? После нажмём на пульте кнопку,
И в рай легко и ловко.
Ковровая дорожка, кривые зеркала.*
* * *
После спектакля они сначала набиваются к Саше в гримёрку, кто-то открывает шампанское, пена хлещет, заливая раскиданные вещи. Пьют за удачную премьеру, потом за Сашу – тот, смеясь, принимает поздравления, одной рукой поднимая бокал, другой всё ещё прижимая к себе букет, подаренный Меньшиковым. К подобному Саша ещё не привык, он смущается, но вместе с тем ему хо-ро-шо, отпускает многонедельное напряжение, накатывает осознание того, что они смогли, он смог!
А завтра будет ещё лучше, сейчас в это несложно поверить.
На моменте, когда кто-то предлагает выпить за худрука, на пороге гримёрки появляется сам виновник тоста. Ему тут же вручают бокал и исполняют троекратное ура, и Меньшиков вдруг предлагает всем вместе поехать в ресторан и отпраздновать нормально. Предложение принято единогласно, и уже через полчаса актёрская братия продолжает веселиться в не совсем, на Сашин взгляд, подходящих для бурных празднеств декорациях ресторана «Чемодан». Впрочем, Саша уже не очень трезв, и очередной тост в свою честь встречает, стоя на стуле и что-то выкрикивая.
Ещё часа через полтора Саша чуть не падает под ноги Меньшикову, кажется, самому трезвому в помещении. Тот подхватывает его под локоть и тянет за собой куда-то вглубь служебных помещений. Саша смеётся, несёт бессвязную пьяную чушь, вроде бы о том, какой Меньшиков замечательный. Блуждания по коридорам завершаются в просторном кабинете, в целом соответствующем дизайну ресторана. Меньшиков отпускает Сашу, отходит к окну, открывая створки, а Саша облокачивается о стол и запрокидывает голову – ворвавшийся в помещение свежий ветер сейчас как никогда кстати.
— А где мы?
— В моём кабинете. — Видимо Сашина бровь так красноречиво изогнута, что Меньшиков усмехается.
— Это мой ресторан. Что? Ты не знал?
— Нет, — Саша мотает головой, стараясь всё-таки не слишком усердствовать, стены и так норовили съехаться.
Меньшиков открывает окно шире, расстёгивая верхнюю пуговицу.
— Коньяк будешь, Саш?
— Нет, спасибо, — Саша смеётся. — Мне на сегодня хватит.
— Чтож… Саша, я хотел с тобой поговорить. Наедине.
Саша кивает. На самом деле он сегодня не единожды пытался оказаться с худруком наедине: хотелось ещё раз поблагодарить за оказанное доверие, но вокруг вечно были люди, или кто-то перехватывал Меньшикова в последний момент, стоило Саше собраться с мыслями.
— Ты не в курсе… Никто ещё почти не в курсе, но у нас намечается крупный проект, обещающий поволновать старушку-Москву. Говорить о нём будут ещё долго, поверь мне. Было бы неплохо закрепить тебе свой успех в «Гамлете» и не оставаться при этом актёром одной роли, как думаешь?
— Олег Евгеньевич… Я сейчас правильно…
Меньшиков улыбается, подходит ближе.
— Правильно понимаешь, Саша, правильно. Очень я хочу, чтобы главную роль в этом безымянном пока проекте исполнил ты.
Саша никогда не думал, что протрезветь можно так быстро. Он смотрит в глаза напротив и пытается поймать в толпе снующих в голове мыслей хоть одну адекватную. Меньшиков предлагает ему очередную главную роль? В каком-то бомбическом проекте? Слишком, слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Меньшиков пожимает плечами и улыбается. Хлопает Сашу по плечу.
— Я ещё неделю назад мог тебе сказать, но приберёг новость для этого вечера. Праздника много не бывает, да?
— Олег Евгеньевич, подождите, я же ещё за «Гамлета» вас не поблагодарил… — Саша осекается, когда рука Меньшикова с его плеча спускается ниже, скользит по шее, добирается до распахнутого ворота Сашиной рубашки. — Вы…
— Вот и поблагодаришь, — совсем уже иным тоном говорит Меньшиков и одним резким движением распахивает на Саше рубашку. Пуговицы летят на пол, отлетают от него с едва слышном стуком – Саша видит это словно в замедленной съёмке. Всё происходит быстро и в то же время очень медленно, Саша словно и главный герой и зритель сюрреалистичной драмы. Потом он будет помнить лишь смутные обрывки, но сейчас…
Сейчас Меньшиков перехватывает его взметнувшиеся руки, одновременно срывая рубашку с плеча, прижимаясь своими бёдрами к Сашиным, и если до этого момента в Сашиной голове билась мысль о глупом розыгрыше, через который проходят все новенькие, и в кабинет вот-вот должна была ворваться хохочущая труппа с мобильниками наперевес, то сейчас он вдруг чётко осознает – это всё по-настоящему.
— Что вы делаете? — Голос позорно даёт петуха. — Пустите! Олег Евгеньевич, да что с вами?!
— Ты хотел отблагодарить, Сашенька? Вот же, две минуты назад! Что изменилось?
«Не так, не так, я хотел не этого, пожалуйста, перестаньте, Господи, хоть бы сюда никто не вошёл, хоть бы никто не пошёл нас искать!»
Такого ужаса, полностью заслоняющего сознание, он не испытывал даже тогда, когда в седьмом классе его тормознула в подъезде парочка нариков с заточкой. Чего Саша точно не будет помнить из сегодняшнего вечера – то, как он вывернулся из-под рук Меньшикова. И буквально отлетел в сторону, согнувшись и кашляя.
Меньшиков за ним не побежал, остался стоять у стола, в расстёгнутой рубахе, потирая запястье – кажется, Саша вывернул его, когда отталкивал худрука от себя.
—Наблюёшь мне на ковёр – будешь покупать новый, — дыхание чаще, чем обычно, но голос почти спокойный, а Саше бы завыть так, чтобы на соседней улице услышали. Это всё? Всё хорошо, да?! Продолжаем светскую беседу?!
— Пошёл вон.
Спасибо, Господи, что никто из веселящихся в ресторане, не заметил его пробежки мимо них на улицу. Прямо в распахнутой рубашке.
Его всё-таки вывернуло, в соседней подворотне. Происходящее всё ещё в голове не укладывалось, Олег Евгеньевич не мог, просто не мог! Они оба слишком много выпили, может быть, Саша всё не так понял, может… Он не сразу осознал, что плачет, скрючившись в комок у стены дома, во дворе которого его только что стошнило. Он не мог с ним так, он же поддерживал его всегда, он никогда не относился слишком строго к Сашиным лажаниям на репетициях, даже за опоздания не наказывал. А сколько вечеров они провели в кабинете худрука, переходя в разговоре от Шекспира к кинематографу и музыке, сколько спорили до хрипоты и общего смеха, разъезжаясь по домам с наступлением темноты. Для чего это всё? Чтобы приручить Сашу, чтобы воспользоваться его доверием? Нет, он не мог, он не мог, оннемогоннемогонне…
Как домой добрался – помнил плохо. Уснул сразу же, забыв поставить будильник, упал на диван, не раздеваясь, и отключился. Завтра новый день, завтра снова «Гамлет», репетиции, театр имени Ермоловой, он.
Репетиционная встретила его тишиной и отсутствием людей. Саша непонимающе осмотрелся, словно надеялся, что сейчас труппа вылезет из-под стульев, но только тишина начала словно давить на уши. Нужно было пойти, поискать народ, возможно, они перебрались репетировать в другое помещение. На часах десять минут второго, репетиция должна была начаться в час дня. Чтобы сразу все актёры во главе с режиссёром опоздали, должно было произойти что-то совсем уж невероятное.
Разве что вчера после его ухода чёртов ресторан взлетел на воздух, новости-то он сегодня не смотрел.
В коридоре Саша столкнулся с Колесниковым. Тот замер на секунду, а потом резко толкнул Сашу в грудь.
— Петров, ты ебанулся?
— Ч-что?
— То! После такого триумфа и так лажать! Ты вчера вроде раньше всех из ресторана ушёл, по всей Москве что ли до утра катался и бухал на радостях?
— Антон, блядь, что происходит?
Колесников оглянулся, потом поднял на Сашу глаза и постучал себя по виску.
— Репетиция была в десять утра, Сань, ау! И она уже закончилась. И тебя там не было. Гамлета не было в «Гамлете», как тебе расклад?
Невидимый ушат холодной воды словно окатил с макушки до пят, и затрясло. Опять, как вчера.
— Как… в десять? Она же в час. Антон, ты чего несёшь вообще?
— Кэп утром перенёс на десять.
— А мне почему никто не позвонил? — Саша заорал на весь коридор, понимая, что даже будучи оповещён, он бы всё равно не успел. В десять утра он ещё хлебал на кухне ледяную воду, пытаясь собрать мысли в кучу и понять, стоит ли ему вообще ехать на эту чёртову репетицию. Приехал, блядь.
— Меньшиков тебе звонил раз пять. При нас. А ты трубку не брал. Сань, поверь мне, старому прожжёному псу, таким злющим его ещё эти стены не видели. Тоби пизда, Сань, тикай, пока жив.
— А репетиция? — прошептал Саша. Пропущенных на телефоне не было, такие вещи он всегда проверял по утрам, в каком бы состоянии не был. — Её как без меня провели?
— Как-как… С заменой. Я не знаю, честно, навсегда тебя заменили или нет. Сходи к Меньшикову и узнай, если не боишься, что он тебе отгрызёт с порога какую-нибудь важную часть тела.
Если бы ещё пару часов назад кто-то предложил Саше переговорить с Меньшиковым с глазу на глаз, на Сашу накатила бы вчерашняя позорная истерика. Сейчас же злость перевесила, и в кабинет худрука он ворвался едва ли не с ноги.
— Какого хрена?
— Во-первых, доброе утро, Александр Андреевич. — На лице ни малейших следов вчерашней попойки. — Я рад, что вы наконец-то выспались. Во-вторых, я бы попросил вас…
— Что всё это значит? Почему…
— Я бы попросил вас! Не разговаривать. В таком тоне. В моём кабинете.
Меньшиков отложил в сторону бумаги, которые просматривал, снял очки и сомкнул перед лицом кончики пальцев, опершись локтями о стол.
— Александр Андреевич, что-то не так? По-моему, вчера вы открыто проявили свою неблагодарность. Уж не думаете ли вы, что действительно обладаете таким талантом, благодаря которому вас сходу пригласили в столичный театр? Специально ради вас поставив пьесу, и какую! Мечту для многих иных актёров. Не настолько самоуверенных, как вы, Сашенька. Видимо, вчера вы неверно истолковали собственный успех. Овации и поздравления – это ещё не всё. Актёр должен много работать, только большой труд влечёт за собой славу, деньги и любовь зрителей.
— Или то, что вы вчера предложили?
— Или это. Но, — карие глаза смеялись — я смотрю, ты решил пренебречь обоими вариантами. Поэтому – прости! – ближайшую неделю посидишь на скамейке запасных, подумаешь. Я не могу допустить, чтобы в моём театре творился такой произвол.
— Я хочу написать заявление на увольнение, — прошептал Саша. — Пожалуйста.
— Пиши. — Меньшиков пожал плечами. — Но учти, полетишь отсюда с волчьим билетом. Нигде себе работу больше не найдёшь, понял меня? Разве что, в каком-нибудь Челябинске.
Он не может такое говорить, он не может, он не может, не может, не может…
— Неделю тебе даю подумать. Может, надумаешь чего. Написать заявление своё ты всегда успеешь. А я, Александр Андреевич, всё понимаю и на тебя не обижаюсь, алкоголь вчера тебе в голову ударил, с каждым бывает. Ты подумай. А сейчас – пошёл вон.
Про Меньшикова слухи ходили разные, Саша многое что слышал, но старался всё делить на два. Чем успешнее человек, тем больше у него завистников. Такова их судьба актёрская. В конце концов, Саша считал, что личная жизнь худрука – не его дело. Он не собирался в это лезть, не собирался разносить сплетни, не касалось это его.
Ему никогда, ни в одном самом кошмарном сне не могло присниться, что когда-нибудь коснётся. Его коснётся. Что человек, ставший ему не другом – слишком велика разница между ними, но наставником, перед которым Саша благоговел, ради похвалы которого из кожи вон лез, попытается его изнасиловать, а потом подставит. Ещё никогда Саше не было настолько больно. И ведь прав же Меньшиков, прав: двери всех столичных театров захлопнутся перед ним, стоит только их художественным руководителям узнать, за что он вылетел из Ермоловки. А за что?.. В том, что причину ему нарисуют весомую, Саша не сомневался.
Сейчас главное – не паниковать. Не театром единым. В конце концов, параллельно с подготовкой к «Гамлету», он успел пройти прослушивание в два сериала и, насколько он мог знать, в одном из них он точно получил роль. Пока что второстепенную, но только от него зависит, заметят ли его зрители и режиссёры, или он так и будет прозябать на вторых ролях.
Андрей Осин, режиссёр криминальной драмы, на которую Саша возлагал большие надежды, позвонил вечером. Отвечать на звонок не хотелось, но ведь он звонит просто чтобы сказать, что...
— Сань, прости, тут недоразумение произошло. На твою роль уже был утверждён артист, я, правда, не знаю, кто умудрился…
Саша положил трубку. Уже через пару минут, правда, остыл, обругал сам себя. Вдруг совпадение, не мог же Меньшиков уже дотянуться до Осина, нужно перезвонить, извиниться.
Телефон зазвонил вновь, Саша схватил его не глядя, выкрикнул:
— Андрей, извини, я…
— Александр Андреевич? — холодно спросили женским голосом. — Вы проходили прослушивание на роль…
Весь следующий день Саша пил. Перебил в квартире почти всё, что смог поднять. Потом, наконец, пришёл в себя и кинулся искать работу. Не играть на сцене, не сниматься – зачем тогда вообще жить? Ему двадцать три года, Господи, когда бежать по карьерной лестнице, как не сейчас?
Когда ещё будет лучшее время хватать все предложения подряд, когда он сможет уйти с головой в работу, чтобы забыться, чтобы не вспоминать, чтобы пробиться в головной вагон поезда под названием «российский кинематограф» без той помощи, что ему предложили. Предложил. Человек, ради которого он когда-то лёг бы под этот самый поезд. Больше он никогда не допустит такого, никогда никому не откроется настолько, как открылся ему.
У Меньшикова действительно были длинные руки. Саша не хотел признавать это до последнего, пока, наконец, произнеся свои имя, не услышал в трубке гудки.
«Что нравится, то и беру»**, когда-то эта фраза для Саши имела совсем иной смысл. Брать всё от этой жизни, не останавливаться ни перед чем. Он сам хотел быть таким. И вот оно как обернулось, он – понравился, а отказов получать Меньшиков не привык.
Саша не знал, в какой точно момент сломался. Может быть, когда получил очередной отказ. Или когда понял, что жизнь в театре идёт своим чередом, прекрасно идёт, но без него.
Меньшиков прав, никому не нужен вчерашний студент с куцым списком ролей. Никто не рискнёт брать его под своё крыло, а если к делу подключатся журналисты, которых заинтересует внезапная пропажа так ярко вспыхнувшего «Гамлета», можно будет сразу идти и нырять в Москва-реку.
В дверь кабинета Меньшикова он стучит поздним пятничным вечером. В театре почти никого нет, но в кабинете горит свет, а машина худрука всё ещё на стоянке. Саша за последние часы выходил курить раз пять, видел.
— К вам можно?
— Заходи, Саша. — Та же рубашка, что была на нём в вечер премьеры. — Что-то хотел?
На какой-то миг Саша позволил себе представить, будто и не было того вечера, и ещё череды вечеров, в которые он то называл себя ничтожеством, то пытался отмотать время назад, понять, насколько же он был наивным, раз ничего не замечал. Будто бы он пришёл в этот кабинет как обычно, сесть в кресло и говорить, говорить, говорить, пока стрелки часов не перевалят далеко за окончание рабочего дня.
В кабинете как всегда полумрак, тусклый свет от настольной лампы, только Меньшиков сидит не за столом, а в Сашином кресле.
— Я подумал над вашим предложением, — главное, не позволить голосу задрожать. — И я согласен.
— Я знал, что ты придёшь, Сашура, — «не называй меня так, только не сейчас». — Я никогда в людях не ошибаюсь и в тебе не ошибся. Закрой дверь и иди сюда.
Закрыть дверь – дело двух секунд, но не сейчас. За дверью – вся его жизнь, в этом кабинете – его будущее. А какая жизнь без будущего?
Подойти к креслу – ещё две секунды и они вышли. Меньшиков в кресле опустился чуть ниже, шире расставил ноги, и Саша намёк понял.
Опустился на колени, потянулся к молнии на брюках, почувствовал в волосах тяжёлую руку. Первый порыв – мотнуть головой, сбросить с себя. Нельзя. Он уже пришёл сюда, обратной дороги нет.
— Сашенька, я надеюсь, ты не собираешься сидеть и до утра рассматривать мой член? Медитации отлично помогают расслабиться, не спорю, но сейчас я жду от тебя немного иного.
Саша судорожно вздохнул и подался вперёд, обхватывая головку губами, стараясь не дышать, сдерживать рвотный рефлекс. Что будет, если его стошнит на член Самого, он боялся представлять.
Как и события того вечера, эти отложатся в памяти смутным неясным пятном. Но будут моменты, которые запомнятся ярко, в мельчайших подробностях. Например, как давило на затылок кольцо на безымянном пальце, когда Меньшиков сжимал его волосы в руке. Какой неожиданно холодной оказалась столешница, на которую его швырнули животом, после «Хватит! Ты мне так его отгрызёшь!». Как он ударялся макушкой о настольную лампу на каждом толчке – больно, но лучше зациклиться на этой боли.
А завтра будет новый день, завтра он вновь репетирует «Гамлета», завтра у него пробы на главную роль в полицейском сериале, завтра…
Завтра всё будет хорошо.
___________________________________________________________________________
* "Одиночество любви" группы "Винтаж"
** таймлайн опять похерен, но теперь-то мне уж точно ничего не стыдно.
5 ноября, 2265 слов
читать дальше
Здравствуйте, меня зовут Мила, и я сама от себя не ожидала. Можно читать, как продолжение вчерашнего, можно как самостоятельный кусь, а ещё тут затесалось чуть-чуть седьмое (?) исполнение той самой заявки. Никита Сергеевич негодует, он с лета очередь занимал, а всякие сопляки лезуть и лезуть
Стекло огромного панорамного окна холодит ладони. Саша смотрит на раскинувшуюся перед ним Москву. Яркие огни города, который никогда не спит, отражаются на водной глади, как на ладони башни Кремля, и дальше – тянущиеся к небу выросты Москва-сити. Внизу течёт-бурлит ночная жизнь, мигают тёплыми огоньками рекламные баннеры, смазанным пятном отпечатывается на сетчатке свет фар, пролетевшего по улице автомобиля.
Всё-то сконцентрировано здесь, в Москве. Всё-то она может дать, не каждому, конечно, но тому, кто умеет вовремя разглядеть свой шанс и не просто разглядеть, но и вцепиться в него, выдоить до последнего.
Саша вот свой и разглядел и вцепился. Кто кого доит – это вопрос, конечно. Но если начать об этом задумываться, можно чокнуться. Поэтому лучше так, стоять, прижимаясь к холодному стеклу ладонями и подаваться бёдрами назад. Трахать живое подобие резиновой куклы Меньшиков не любит.
Зато любит драть почему-то у этого окна, как специально. А может так и есть, не спросишь же.
Хватка на бёдрах крепкая, синяки там никогда не проходят. Стоять, неловко балансируя на цыпочках, неудобно, но иначе никак, разница в росте, мать её. Стекло под ладонями хрупкое, надавить чуть посильнее – и полетят они оба вниз, прямо так, сцепленными. Журналисты уссались бы от счастья, жаль, Саша бы уже этого не увидел.
Финальный рывок, тихий стон, короткий поцелуй – зачем? – в выступающий позвонок, и всё.
— Красиво, — говорит Саша, не оборачиваясь.
— Красиво. — Соглашаются за его спиной.
Вот и поговорили.
Если так подумать, не такая уж и плохая у него жизнь, многие так живут. Карьера складывалась удачно, Сашина рожа на телеэкране примелькалась, можно было уже и что-то своё придумывать, воплощать в жизнь. С «Заново родиться» он поначалу в Ермоловку не сунулся, не хотел, чтобы было связано. А на премьере встретил – кого бы вы думали? – Меньшикова. Да не одного, в окружении журналюг.
— Виновник торжества! — ухватил за плечо, к себе подтянул, оскалился в объективы. Саша отзеркалил. — Ну что, Саша, посмотрел я на твоё детище и подумал… а давай-ка реализуем его у нас.
Собравшиеся тут же заговорили, заохали, зааплодировали. Меньшиков ему улыбается, но в глазах Саша читает явное: «Ну куда ты, Сашенька, рыпаешься? Поиграл в большого и самостоятельного, и хорош». И никуда не деться.
С деньгами всё выровнялось. Меньшиков пару раз пытался подкинуть, но Саша не брал. За то, другое продвигание, благодарить не успевал.
Связи определённые появились, мосты наладились. Приглашали везде, нарасхват прямо он. И писали, конечно, много писали. Саша уже и не читал, оброс толстой кожей, а раньше мог от пары злобных комментариев в инстаграме завестись на раз-два. Он вообще за последние годы сильно изменился: исчезли былое смущение во время интервью, неловкость какая-то, зажатость. До сих пор не любил вспоминать съёмки в «Большой семье». Тогда его посадили за стол рядом с Меньшиковым, даром, что между ними Кристину засунули. И он сидел, почти не поднимая глаз от скатерти, почти не слыша, что говорят, потому что казалось: на лбу светится надпись «игрушка Меньшикова» и все её увидят, стоит только голову поднять. На представлении актёров, Меньшиков каждого, кто за столом сидел, называл по порядку, и Саше вдруг не захотелось дожидаться своей очереди, он сам своё имя произнёс, почти одновременно с Меньшиковским зычным:
— Саша Петров.
— Александр Петров.
Неловко получилось. Как и все попытки проявить самостоятельность, дёрнуться в сторону. Сидишь на стуле крепко, Саша, вот и сиди.
А он и сидел. Не смущался больше провокационных вопросов, не читал негатив про себя, вообще никак на него не реагировал. Научился быть наглым, научился смотреть глаза в глаза, пока собеседник первым не отвернётся, научился улыбаться – так, словно за шкирку схватил и держит.
У него всему этому научился. Не хотелось признавать, но от отрицания факта сам факт не изменится.
Нельзя сказать, что всё шло так уж гладко и Саша не косячил. Ещё как. И если бы эти косяки отливались горькими слёзками только ему…
Они как обычно встретились на съёмной квартире, Саша привычно уже прокрутил в голове стандартный сценарий: душ, постель, снова душ, по домам. Редко когда что-то менялось.
Но сегодня всё было иначе с порога. В душ его Меньшиков не пустил, сразу сунул едва ли не в зубы – Саша успел отшатнуться – телефон.
— Что это? Отвечай!
Статья. С фотографиями. Ничего такого, просто они с Ирой Старшенбаум, партнёршей по фильму, пьют чай в кофейне. Погода была хорошая, они перебрались на открытую веранду, сидели там, в сумерках, смеялись, говорили обо всём и ни о чём – ему этого не хватало. Ира была хорошей, но она так активно оказывала ему знаки внимания, что Саша понимал – нужно держать дистанцию. Не хотел её ни во что впутывать. И вот, впутал таки.
— У актёров Александра Петрова и Ирины Старшенбаум служебный роман, — прочитал Меньшиков, с выражением, громко, словно на детском утреннике. — Влюблённые не скрывают свои чувства от общественности, но пока не спешат официально подтвердить отношения. — Что это, а, Сашенька?
Нужно что-то сказать, объяснить как-то… Зачем? Сам же лучше Саши знает, что не было ничего и нет, что журналисты сенсацию из ничего сляпали. Если бы всё между ним и Меньшиковым было по-другому, Саша бы мог ещё подумать: ревнует. Но дело было не в Ире, не в фотографиях этих злополучных. Дело было в…
— Статья уже распространилась везде, где только можно. Её обсасывают во всех соцсетях. Кругом обсуждают то, какой ты бабник и подлец, бросил свою девушку ради "невзрачной бесталанной актрисульки». Ты хоть понимаешь, какой это удар по твоей репутации?
С Дашей они давно уже не встречались, дружили скорее. Но всем не объяснишь. Кому вообще он собрался объяснять? Что? Что девушки у него нет сто лет как, что вряд ли она вообще будет, что дважды в неделю Сашу трахает тот, кто с отеческой гордостью рассказывает про него в каждом первом интервью, что у Саши встаёт от члена в заднице, что он даже кончает – вот об этом он собрался рассказывать?
— Ты – известная личность, ты всегда под прицелом камер, и ты должен думать об этом своей башкой, хоть иногда!
Ему не нужно кричать, зачем? Голос поставленный, громкий, стены толстые – никому не помешает. И нарастает ярость вперемешку с возбуждением – Саша научился это в нём распознавать, но не бояться не научился. Сегодня – особый случай. Тяжёлая напряжённая неделя, поцапался с кем-то из министерства, а теперь ещё и Саша с его косяком. Ну пиздец.
Саша дрожащими руками расстёгивает ширинку, выпутывается из узких штанин, может, пронесёт, пронесёт, пронесёт…
Футболку едва успевает снять, как его носом вперёд швыряют на постель, коленом расталкивают в разные стороны ноги, и вталкиваются тут же, на всю длину. Саша не успевает расслабиться, это бы всё равно не помогло, но было бы хотя бы не так больно.
Больно, больно, больно, больно, больно…
Потом он сползает с кровати, вздрагивает, когда улавливает краем глаза движение на балконе – он там, чёткий профиль на фоне ночной Москвы, струится дымок от сигареты. Саша старается быть как можно тише, Саша хочет слиться с ковром, или вот с дверью, например, без разницы.
В ванну он заползает кое-как, ноги поднимаются с трудом, он ударяется коленом о керамическую плитку и это не больно. Он включает воду, а потом смотрит удивлённо на то, как она убегает в сток. Надо же, розовая вода.
И постепенно приходит осознание – а он гнал его от себя так старательно — и Саша лезет рукой между ягодиц, туда, где мокро и больно, и смотрит растерянно, как стекают по ногам розоватые струйки – кровь вперемешку с чужой спермой, а вовсе не розовая вода. Надо же.
Кажется, потом он сидит в ванне, прижавшись подбородком к коленям, и воет. Кажется, в дверь стучат, говорят что-то громко, он не слышит, какой-то звук заслоняет всё, какой-то… словно вой, отчаянный, нечеловеческий.
Кажется, потом Меньшиков выбивает дверь, матерится, закрывая воду, его халат быстро промокает насквозь, а Саша всё слышит чей-то вой – что это? Кто это?
Он окончательно приходит в себя уже в спальне. Вытертый насухо, завёрнутый в одеяло. Меньшиков сидит в кресле напротив кровати, снова курит, уже в помещении.
— Значит так, — говорит он. — Бурный роман, значит бурный роман. С Фёдором я договорюсь, пусть рассказывает журналюгам, как давно ещё разглядел между вами химию, да спугнуть боялся. Ира твоя ни о чём догадаться не должна, ты понял меня?
Саша понял. Он в одеяле, ему вроде тепло, но отчего-то он дрожит. Меньшиков втапливает окурок в дно пепельницы, подходит к нему и берёт за подбородок, заставляя посмотреть на себя.
— Постарайся больше без самодеятельности, Сашура. Не всё в этой жизни я могу разрулить. Но кое-что в моих силах. Поэтому успокаивайся. Всё будет хорошо.
И всё хорошо. Теперь, помимо карьеры, славы, бабла, встреч на съёмной квартире дважды в неделю, у Саши есть Ира. Он боялся, что у него на неё не встанет, что вообще уже никогда на баб не встанет, но всё работает как часы. Достаточно только представить как…
Ира хорошая. Она любит его и ни о чём не подозревает. Она с лёгкостью соглашается с тем, что детей им пока не надо.
— Вот ещё! Сейчас самый пик карьеры, - смеётся она. — Дети какие-то, куда они нам? На обложку журнала «Семейный очаг»? Нет уж, гуляй пока молодой!
Иногда Саша думает: это и правда её мнение? Или она слишком любит его и готова пока соглашаться? Но если долго об этом задумываться, можно чокнуться.
Поэтому он не задумывается, он продолжает пахать как вол, светить физиономией в объективы, целовать Иру по утрам, врать ей о ночных съёмках, когда Меньшикову вдруг приспичит позвонить ему «вне графика».
Иногда Саша думает, что вздёрнется через пару лет. Это будет шок: преуспевающий актёр, примерный семьянин, просто гордость современного кинематографа. И такой пассаж, господа. Будут строчить статьи, наяривая на очередные всплывающие факты, будут переворачивать грязное бельё, его и Ирино, будут совать свой нос в театр, конечно же, затерроризируют его – вот тогда-то покрутится как уж на сковородке, вот тогда-то не помогут ни связи, ни знаменитая улыбка а-ля «я держу вас всех на крючке». Жаль, Саше будет уже всё равно.
И вдруг всё изменилось. Саша сначала даже не понял, что именно. Жил как жил, мотался туда-сюда между съёмочными площадками, крутился как белка в колесе, туда интервью, сюда ролик снять, то, другое, третье… Только однажды вдруг тормознул и понял: уже почти три недели они не встречаются на съёмной квартире в центре Москве, три недели Сашу не дерут у огромного панорамного окна, заставляя приподниматься на цыпочках и скрести беспомощно ногтями по стеклу.
И никаких неожиданных звонков, ничего. Саша вначале похолодел: проебался, замотался и забыл про их встречи, теперь можно не ждать два года, можно хоть сейчас идти и…
Но при встрече в театре Меньшиков здоровается с ним как обычно, улыбается, кивает, и Саша совсем ничего не понимает.
А потом видит его. Совсем пацан, Господи, сколько ему? Взлохмаченные волосы, синие глаза, и смотрит с обожанием. Леди Макбет местного разлива.
Саша долго смеётся у себя в гримёрной, пока нет никого. Вот оно как. Значит, у панорамного окна теперь трахают его, и это его скоро начнут таскать по всем мероприятиям, красным дорожкам, фестивалям, куда там ещё. Что смешно: пацан ведь, судя по всему, и не против. Это Саша артачился, пытался отстаивать свою свободу до последнего, пытался ещё ползти вверх по стеклянным стенкам. Толку-то. Этот – умнее. Хотя, учитывая как он на Меньшикова смотрит – нет. Дурнее Саши раза в три, если не в четыре.
Но Саше-то что? Он понял главное: он, кажется, свободен. Теперь можно жить как обычный человек, которого не держат за воротник, можно, наконец, начать дышать, можно отказаться от одного предложения, но принять другое, можно сделать предложение Ирочке, можно детей с ней нарожать, двоих, троих, хоть пятерых – деньги есть, прокормят.
Можно, наконец-то, просто жить.
И Саша живёт. День живёт, два живёт, неделю, месяц. Живёт? На премьере «Гоголя» он улыбается в камеры, изо всех сил улыбается, рот сейчас порвётся. Проводит рукой по спине рядом, просто потому что… привык, наверное. Кто там ещё кого дурнее.
Он не собирался оставаться в театре так допоздна, Ира звонит уже раз пятый, а он всё сбрасывает – потом что-нибудь придумает, как-то объяснит, она поймёт, поверит.
Она дома уже, а он стоит у его кабинета и слушает. Кабинет, конечно же, закрыт, но Саша знает, что происходит внутри. Он вслушивается в шорох, в его хриплые, отрывистые стоны, в глухое мычание того, другого – Меньшиков, наверное, и ему рот зажимает, когда трахает.
А где он его трахает? На столе? Или на диване? Или у стены, а может у окна, чтобы вся Тверская видела, вот где адреналин-то.
Андрей вылетает из двери лёгкой весёлой пулей – Саша едва успевает за угол в тень отойти, перескакивает через ступеньки, его шаги слышатся всё дальше, наконец, совсем затихают.
— Хотел что-то, Сашура? — Меньшиков поднимает на него глаза, совершенно спокойно застёгивает манжеты.
И Саша не выдерживает. Всё проносится перед глазами: все пять лет, лампа на столе – головой ударяться больно, панорамное окно, розовая вода, огни Москвы, и ещё многое, многое, многое. Он подлетает, толкает к стене, впервые прикасается не потому что нужно, а потому что… Кладёт ладонь на горло, чуть сдавливает и вдруг понимает: а он, Саша, ведь сильнее. Никогда об этом не задумывался, никогда даже не пытался проявить силу, вырваться, всегда покорялся. А сейчас доходит: это у тебя молодость, у тебя сила, у тебя – всё! Только сдави посильнее.
И сдавил бы, если бы в карих глазах напротив хоть тень страха появилась, хоть на мгновение, хоть чуть-чуть, ну!.. Нет, всё то же смешливое спокойствие.
— Так что хотел-то, Саш? Так и будем стоять?
«Ненавижу тебя. Ненавижу, ненавижу, нена…»
— Почему он? — тихо говорит Саша. — Я надоел, да?
Меньшиков морщится, сбрасывает с себя его руку, отходит в сторону.
— Саш… Ну зачем это? Надоел, не надоел… Ты меня за кого принимаешь? Я тебя, конечно же, не оставлю, всё у тебя и карьеры твоей будет хорошо, можешь не переживать.
— Не оставляй, — бормочет Саша. — Не оставляй.
Подходит вплотную, прижимается, скользит руками под пиджак, обнимая за талию, утыкается лицом в плечо.
— Не оставляй меня. Ладно? Не оставляй.
В глазах у Меньшикова, наконец, мелькает что-то, помимо привычного Саше спокойствия, или раздражения, или ярости, только Саша уже этого не видит. Он шепчет одно и то же в плечо, обтянутое тканью пиджака, и ему никогда ещё не было так больно.
А потом его обнимают и целуют в макушку. Кажется, Меньшиков что-то тихо говорит, не ему даже, самому себе. Кажется, где-то далеко звонит-надрывается телефон.
А Саше наконец-то больше не больно. Ему хорошо.
6 ноября, 300 слов
Я хз, милота ли это, но, Брат Ёрш, это тебе и спасибо инсайдерам с кольцами А ещё я чот отошла от основной идеи: писать по фразам, а не лепить их к уже написанному, но у меня в голове вертятся только: "Обручальное кольцооо, непростое украшееение!" и "Колечко, колечко, кольцо", где печально качает головой Андрей-из-Иванушек, и оба варианта прекрасны.
АПД. Для особо упоротых, як родное легло
Александра, Александра,
Этот город - наш с тобою,
Стали мы его судьбою -
Ты вглядись в его лицо.
Чтобы ни было в начале,
Утолит он все печали.
Вот и стало обручальным
Нам Садовое кольцо.
* * *
У Меньшикова вечно так – как в раж впадёт, так и всё, стоп невозможен у такой машины. Вот и на репетиции: что-то не так ему всё, чего-то не хватает для полноты картинки… И тут же начинает сдирать с себя кольца.
— Держи! — суёт в руки Андрея. Тот от изумления аж дар речи потерял, потом опомнился, надел, пальцы тоньше, чем нужно, не его размер и кольца прокручиваются. Зато вот теперь паззл сложился, Меньшиков доволен, все довольны, Андрей мысленно подсчитывает, сколько лет он должен будет отработать на хлебе и воде, если хоть один перстень потеряет.
А Саша кольца, конечно же, узнаёт, сразу взглядом цепляется и мрачнеет. Меньшиков недомолвок не любит, а Саша любит накручивать, об этом Меньшиков знает лучше других, поэтому тянет за собой в кабинет, вроде бы по делу, но едва только дверь закрывается, обнимает со спины, целует в шею. Саша стоит напряжённый, но расслабляется быстро, как бы не фырчал, подставляет шею, открывается. Но всё равно что-то такое себе думает нехорошее.
— Как ребёнок, вы, Александр Андреевич, ей-Богу, — Меньшиков кончиками пальцев подцепляет висящую у Саши на шее цепочку, вытаскивает из-под рубашки. На цепочке – массивное кольцо.
— Ему я на время дал, потеряет – убью. А вот ты чего обижаешься?
Ему, Саше, отдать долго не решался, ходил, думал, всё взвешивал, речь репетировал. Наконец, с несвойственной себе робостью, вложил в ладонь. Не подумай чего-то такого, Сашура, это тебя ничем не связывает, просто… Пусть будет. Посмеялся ещё, мол, в голодные времена не пропадёшь.
А Саша посмотрел серьёзно и кольцо вернул. Сердце тогда ёкнуло и словно встало на мгновение. Пока Саша не вытянул вперёд правую руку.
Так что причин накручивать себя у Александра Андреевича быть не должно. Уж точно не тогда, когда так хорошо, движения в такт стуку сердца, а Меньшиков губами кольцо на цепочке ловит, и непонятно, кто кого к себе привязал.
В болезни и в здравии, и как там ещё говорится?